| ПУБЛИКАЦИИ |
24-го февраля под крышей родового гнезда в глухом селе неподалеку от Чернобыльской зоны и границы с Беларусью собрались лингвист, философ, юрист, финансист и 14-летний подросток-бандеровец.
Выехать оттуда они смогут только 7-го апреля.
Дальше этот сюжет можно разворачивать в какую угодно сторону и на любой вкус. От трагифарса до мелодрамы, от фильма ужасов до сказки.
Это история выживания в оккупации "под русскими" трех поколений одной семьи.
Она о хрупкости человека, в мирное время защищенного работой, социальными связями и банковскими картами. А в блокаде все это схлопывается, как карточный домик.
О том, как быстро нами начинают рулить архаические страхи – смерти, голода, разрушительного огня. И о том, как не позволить этим страхам нас расчеловечить.
О флешбеках Второй мировой войны, оказавшихся живее всех живых.
Наконец, о чувстве юмора, которое спасает, когда остальные чувства крепко спят.
О войне ли эта история? Скорее о том, почему мы третий месяц выгрызаем у врага каждый метр своей земли.
И еще о том, каким долгим может быть путь домой.
[BANNER1]
Село Обуховичи в Киевской области. Расстояние до столицы – около 100 км, до райцентра Иванков – 10 км.
Светлана Мусиенко – за 35 дней в оккупации из "Юриста года в сфере налогообложения" и гедониста превратилась в стоика, берегиню и "мародера на минималках". В свободное от борьбы за выживание время ходила в лес разговаривать с сосной.
Муж Светланы – финансист. В оккупации создавал коалиции с соседями, чтобы добыть бензин для генератора.
Свекровь Светланы – профессор-лингвист. Родом из Обуховичей, знает культурный код села – как, с кем и о чем говорить, чтобы купить или обменять продукты.
Свекор Светланы – родился в 1945-ом году, был вывезен советскими войсками из Австрии, по национальности австриец. Воспитывался в детдоме на Западной Украине. Доктор философских наук.
Сын Светланы – подросток 14 лет. Юный бандеровец. По неопытности бесстрашный. В оккупации писал на английском сочинения на темы "Как я ненавижу русню", "Куда я поеду, когда все это закончится?" и "Что бы я съел?".
Политрук Евгений – российский оккупант, безуспешно искал в Обуховичах украинскую власть.
Украинская власть – присутствует в Обуховичах незримо.
Сосна – свидетель Второй мировой войны, собеседница Светланы.
Сенека – философ-стоик, воображаемый друг Светланы. Участвовал в ее беседах с сосной.
Жители Обуховичей – пережили раскулачивание, Голодомор, сталинские репрессии, немецкую оккупацию, Чернобыльскую катастрофу, российскую оккупацию.
Далее прямая речь Светланы Мусиенко, которая поведала "Украинской правде" эту историю.
Жизнь без агронома, доллары в бидоне, перепрошивка ценностей, мука и бензин – новая валюта
Обуховичи – типичное украинское Полесье, которое перетекает в Беларусь.
Местные жители разговаривают на своем диалекте. То, что в украинском языке "кінь", "віз", "стій", у них – "кень", "вез", "стей".
Здесь живут очень практичные и земные люди. Это маленькая коммуна, где все знают всех до третьего-четвертого поколения.
В Союзе была такая присказка: "Четыре дождичка в маю – и агроном нам по х*ю". В этом суть здешней психологии, по крайней мере, как я, городская, ее вижу.
Нужно вырастить свою картошку, нужно, чтобы свои куры несли свои яйца, своя корова давала свое молоко, нужно посадить свою пшеницу. Независимость, помноженная на натуральное хозяйство.
24-го февраля в 9 утра мы выехали из киевской квартиры в сторону Иванкова. В тревожном чемодане были документы, лекарства и деньги.
К вечеру в Обуховичах, куда мы приехали спасаться от русских из Киева, уже стояли русские.
Первые наши страхи были еще городскими: караул, ограбят!
Мы ринулись спасать деньги. Замотали доллары в фольгу, положили в бидон, тот спрятали в сельском туалете. Через день свекор-философ говорит: "Вы их неправильно упаковали. Отсыреют". Перепаковали. До конца оккупации они так и лежали в нужнике.
Но мы быстро поняли, что бояться надо другого. Оказалось, ты легко можешь обойтись без всего, что имело ценность в Киеве – квартиры, машины, нового украшения-"картьешечки".
Я перепрошилась в один момент. В новой жизни не было ничего важнее чудом добытой муки. Потому что это означало – голод на время отменяется.
Нет электричества, не работает котел, не греют батареи. А нам все это – как в присказке про агронома. Потому что есть печь, дрова и вода в колодце.
И есть свекровь, которая умеет печь хлеб из самодельных дрожжей и любой муки.
[BANNER2]
Важный гебес, "Германія ворушить", русские – новые немцы
У нас в семье есть много странных выражений. Свекровь часто говорла: "Диви, який їде, важний, наче гебес". Стала выяснять. Оказалось, это имя какого-то мелкого чиновника времен оккупации села немцами.
Еще есть "Німеччина ворушить". Что "ворушить"? Почему "ворушить"? Накануне Второй мировой мужики сидели возле клуба и один из них с умным видом читал газету. На вопрос "Что пишут?" ответил: "Оце Германія ворушить".
Как только русские вошли в село, их тут же стали называть немцами. Это были такие типичные немцы-оккупанты из советского кино, которые ходят по хатам с автоматами и требуют "яйки, млеко, курку".
Мы сразу вспомнили рассказы бабушки мужа о том, как немцы стояли у них в хате. Ей тогда было 16. Бабушка говорила, что они были еще "более-менее приличные". Не все молоко забирали – каждому ребенку оставляли по кружке.
Правда, это были не немцы, а австрийцы. С тех пор она считала австрийцев в целом порядочными людьми.
Децентрализация и дзэн украинской власти, старушка и БМП, манифест политрука Евгения
Оккупировав село, русские начали искать власть.
Не тут-то было. Нельзя найти то, чего нет. Децентрализация же. Село теперь – часть ОТГ Вышгородского района. Вся власть где-то там далеко.
Есть клуб, пара магазинов, закрытый во время оккупации фельдшерский пункт. Власти в них отродясь не было.
Поскольку взять власть в селе не получилось из-за ее отсутствия, русские согнали местных жителей на собрание. Выглядело это так: какая-то бабушка, опираясь на палку, ковыляет по дороге, а следом медленно едет русская БМП, подстраиваясь под ее темп.
Собрали людей и потребовали выбрать старосту. Старосту! Жители села с пониманием переглянулись – сразу уловили это слово времен немецкой оккупации.
Люди отказались выбирать старосту, сказали, что у нас есть законно избранный секретарь сельсовета. Но где она, мы вам не скажем. Потом, правда, кто-то сдал секретаря. И они к ней приезжали на той же БМП. Однажды пытались вручить гуманитарку. На что она ответила: "Нам вашего не нужно. У нас своя картошка и огурцы".
Перед собравшимися толкнул речь русский политрук Евгений.
"Мы, – сказал он, – вообще-то миротворцы. – Но вам всем пи*дец, если хоть один волос упадет с головы русского солдата-освободителя. А так живите, как хотите. Мы вас не трогаем – и вы нас не трогайте. Только за пределы села не выходить, перемещаться с белыми повязками на руках, огородами не ходить, на воротах вывесить список жильцов – будем проверять".
Бравый солдат Швейк в плену у русских, испытание Толстым, ненависть во спасение, страх голода и радость чтения
5-го марта исчезли свет и мобильная связь. Мы подождали несколько часов и поняли, что это надолго. Возможно, навсегда.
Некоторое время на лице сына, которого захватчики оставили без интернета, была заметна работа мысли. Потом он спросил: "Мама, что будем делать?".
Я взяла его за руку, отвела в комнату с библиотекой, вытащила наугад томик и говорю: "Наслаждайся!".
Это оказался "Бравый солдат Швейк в плену". Он открыл и начал читать. Через четыре минуты я услышала хрюканье, переходящее в гогот. Это было, когда больной ревматизмом Швейк выехал на инвалидной коляске и кричит, потрясая костылями: "На Белград!".
После того как наш юный бандеровец утратил свой цифровой рай, он страдал под гнетом необходимости учиться. К несчастью для него, в доме нашлись учебники по алгебре и геометрии. Свой французский он совершенствовал, переводя "Войну и мир".
После очередного испытания Толстым он пришел к нам и аккуратно спросил: "Похоже, я сильно ненавижу русских. Как вы считаете, это плохо или нормально?".
Главной фигурой в нашей блокадной жизни была свекровь. Она обрушила на нас всю свою хозяйственную мудрость и лишила малейшего шанса не спастись.
Я упала к ней на хвост и в ускоренном режиме проходила курсы берегини.
Почистить картошку или подлатать трусы – прекрасная медитативная практика, особенно в ситуации, когда от тебя ничего, кроме состояния картошки и трусов, не зависит.
Две главные эмоции, между которыми я тусила эти 35 дней – страх голода и радость чтения. Хемингуэй, Роллан, Достоевский, Моэм, биографии Эйнштейна и Наполеона – порядка сорока книг, оказавшихся в домашней библиотеке. А картошки я начистила больше, чем за предыдущие 25 лет супружеской жизни.
[BANNER3]
Откуда берутся новости, одна баба сказала, "ДНР" – Иванков: "мир вашему дому", ткачи из Иваново
Локальные новости в оккупации становятся самыми важными. Большая страна живет своей жизнью, которая сильно отличается от твоей.
Нет, нам не казалось, что нас все бросили. Казалось, что мы сможем спастись, только если сами позаботимся о себе.
Новости в Обуховичах в основном были в жанре ОБС – одна баба сказала. На одном конце села кто-то чихнул, на другом через полчаса рассказали, что он болен ковидом.
Среди других каналов наша "тарелка" ловила российский Первый, пока еще было электричество. Поскольку украинское телевидение не радовало жителей Обуховичей информацией о гуманитарных коридорах, решили послушать, не говорят ли "мыжебратья" о нас что-то "локально информативное".
Что вы думаете, увидели сюжет, как в Иванков якобы из самой "ДНР" приехала машина с гуманитарной помощью. На машине написали "Мир вашему дому".
Не думаю, что кого-то из российских зрителей смутила удивительная логистика – через всю воюющую Украину из "ДНР" в Иванков пробиралась машина с гуманитарной помощью.
Вообще российские каналы были для нас в оккупации бесконечным источником черного юмора. Мы ликовали, услышав, что швеи города Иваново изобрели новый способ экономной закройки. Мы искренне желали швеям из Иваново кроить как можно экономней.
Кормление калиной красной, сосна, Сенека и страх смерти
"Света снова пошла к своей сосне", – говорили у нас в доме.
Сосна росла в 400-500 метрах от хаты. Очень высокая и старая. Не знаю, сколько ей лет, но, думаю, это не первая ее война.
Мне нужен был молчаливый собеседник, спокойный и мудрый. Два раза в день муж провожал меня к ней. По дороге мы ели калину. Во-первых, это романтично: "Дорогая, пойдем на прогулку, я накормлю тебя калиной". Во-вторых, помогает от давления.
Пока я общалась с сосной, муж охранял наше уединение. У меня очень прагматичный муж, очень земной. Но он ни разу не спросил меня: "Слушай, а чем ты, собственно, тут занимаешься с сосной".
Я говорила с сосной о Сенеке. Пересказывала ей "Нравственные письма к Луцилию". Я помнила из Сенеки, что страх смерти – отец всех страхов. А значит, и страха голода, который меня преследовал с первых дней в блокаде.
Я честно делилась с сосной всем, что имела – своими страхами и Сенекой.
Сосна не возражала. Она была молчалива и со всем согласна.
Баба Яга и женская инициация, сказочная нора и расслабленные котики
Мое внутреннее состояние во время оккупации лучше всего передают две картинки.
На первой – баба Яга на крыльце избушки. Она мудрая. Она все видела. Она все знает про ярость, про смерть, про страх, про любовь, про кровь. Про все.
До войны я перечитывала книгу Клариссы Пинколы Эстес "Бегущая с волками". Это сборник сказок про архетип древней женщины.
Одна из сказок – про Василису и бабу Ягу. Василиса приходит к бабе Яге, и та вручает ей светящийся череп. После чего Василиса должна научиться не бояться жизни, очищать ум от мелочей, наводить порядок в мыслях и чувствах. Она должна убить в себе слишком хорошую девочку, чтобы научиться правильно реагировать на агрессию.
Это сказка про женскую инициацию. И это была моя история в оккупации.
Теперь я точно знаю, что во мне сидит эта баба Яга – сильная, невидимая, всезнающая. Я даже искала в лесу пенек, чтобы сесть на него и довершить этот образ. Но пенька рядом с моей сосной не оказалось, а дальше в лес я боялась идти, там могли быть мины.
Вторая картинка – сказочная нора. Так я представляла наш дом, чтобы уговорить себя, что мы в безопасности, расслабиться и заснуть, несмотря на русских в 500 метрах от дома и арту по ночам.
Накормить себя и родню, почувствовать тепло, безопасность, если прямо сейчас над твоей головой нет ракеты. Ноги в тепле? В тепле. Ты сидишь попой на теплой кровати? Да. Ну, так расслабляйся, дура.
И ты расслабляешься. Что попусту стресс испытывать, мы уже не городские жители, чтобы психовать без причины. А пока железного повода для стресса нет, мы – расслабленные котики.
Бесценное умение, хочется его сохранить и в мирной жизни.
Мародерство "на минималках", два пакета муки, зубная паста и ликер "Моцарт"
У нас есть соседка, подруга свекрови. Войну она встретила вне села, но сказала по телефону, пока была связь, что в случае чего мы можем забрать из хаты ее запасы и все, что нужно.
Однажды свекровь прошла мимо ее дома и увидела, что сбиты замки. В селе иногда подмародеривали. Не знаем кто – то ли русские, то ли местный пьяница водку искал.
А у нас как раз середина оккупации, ничего нет. Я говорю: пойдемте навесим новые замки, а заодно посмотрим, может, найдем что-то полезное.
Заходим к ней в дом и начинаем обследовать. Свекровь с боевым кличем бросается к двум пакетам муки. Я радостно намародерила половину пачки молотого кофе и смела в карман чайные пакетики. Метнулась в ванну и нашла там три тюбика засохшей зубной пасты.
Еще позарилась на маленькую бутылочку с шоколадным ликером "Моцарт". Восемь лет назад я привезла ее из Вены в подарок свекрови. Свекровь передарила соседке. Та тоже пить не стала, но решила, что вещь хорошая, в хозяйстве нужная и поставила в шкаф. И вот годы спустя ликер вернулся ко мне.
Мы пришли домой, выложили все это богатство на стол и дружно расхохотались – до какой степени деградировали поводы для радости у юриста и профессора-лингвиста.
Так я открыла в себе мародера "на минималках". Который все намародеренное тщательно переписал, чтобы потом компенсировать соседке.
[BANNER4]
Театр военных действий, щель в светомаскировке, траншея для будущей зачистки
Ночь. Я сижу возле окна. Оно в светомаскировке, но я проковыряла маленькую щелочку и смотрю сквозь нее. Летают самолеты, взрываются бомбы, работает арта, красные сигнальные ракеты. А ты понимаешь, что прятаться некуда, даже погреба нет. Ты сидишь на полу и смотришь на этот нереальный театр военных действий.
По сравнению с другими нашему селу повезло. Русские изуродовали всего несколько домов и сожгли одну хату.
У меня нет объяснения этому, потому что логики здесь никакой. В соседней Термаховке в 4 километрах от нас, половины села нет, могилы в огородах.
Когда они ушли, мы нашли траншею − глубокую, длинную и странной конфигурации. Народ решил, что копали для будущей зачистки. В селе были и АТОшники, и их семьи. Но перед уходом русским было уже не до них.
Русские оставили после себя разрытую, изнасилованную землю, груды мусора, кучи говна и икону на блокпосту – скорее всего украденную у кого-то из местных.
На тех местах, где стояли их танки, выжженная земля. Сегодня трава растет везде, кроме этих проплешин. По полям натянута проволока. Кладбище заминировали.
Омерзение – слово, которое точнее всего описывает происходившее. После их ухода хотелось провести дезинфекцию.
Выход и возвращение в Обуховичи, первые хот-доги на большой земле, долгая дорога к себе
Мы выехали на машине из освобожденного села. Дороги не было, мосты разрушены, через понтоны проехать нельзя. Вместо того, чтобы ехать в сторону Киева на юг, едем на запад в Житомирскую область.
Доехали до заправки в Радомышле. Муж побежал заправляться, возвращается с криком: "Есть бензин!". Свекровь метнулась кабанчиком, прибегает со словами: "Есть хот-доги!". Сует мне хот-доги и бежит в соседнюю лавку. Выбегает оттуда, прижимая к груди мешок муки. Кричит: "Есть мука!".
Продавщица на заправке, узнав откуда мы, прослезилась и вдобавок к купленной свекровью муке подарила ей подсолнечное масло. Свекровь была счастлива…
Я 25 лет замужем, и все эти годы муж возит меня в свое родовое гнездо. Я всегда относилось к этому… как бы так сказать, чтобы никого не обидеть... вежливо относилась. Знала, что ему там хорошо, и с ним туда ездила.
7-го апреля мы выбрались из освобожденных Обуховичей, а 24-го вернулись – отметить день рождения мужа. Потому что стало понятно, где и с кем ты хочешь разделить этот день.
Во мне есть украинская, русская, еврейская и, кажется, даже чуть латвийской крови. И только сейчас все сошлось.
Малая родина все время была вокруг меня, тихая и чудесная, но у нас не совпадала конфигурация. А теперь совпала. Как будто я нашла ключ от дома. И все эти знаки украинского Полесья – аисты, сосны, подснежники в лесу, куры в грязи – стали родными.
***
"Я никогда до войны не материлась. А в оккупации и сразу после – постоянно. Откуда это взялось. Такая интеллигентная девушка. Юрист. И тут такое", – сокрушается Светлана Мусиенко.
Сейчас она под Стокгольмом. Здесь много сосен – не похожих на ту, что в Обуховичах. Они ничего не знают о войне. Интересуются. Светлана ни одной не отказывает.
"Я думаю о том, что нам надо беречь в себе человечность, несмотря на понятную ненависть к врагу. Быть больше, чем они. Не дать им шанса расчеловечить нашу борьбу и нашу будущую победу.
И постараться стать бесстрашными. Маленькими шажками. Это я говорю себе каждый день. Получается когда как, но я пробую.
Все самое плохое начинается со страха – так говорил Сенека. Я ему верю".
Михаил Кригель, УП