| ПУБЛІКАЦІЇ |
"Власть пиарится". "Замыливает глаза". "Тратит деньги не на то".
Все это звучало в тот момент, когда в украинском парламенте появился закон о декоммунизации. Тот самый, что убрал с улиц памятники и топонимику канувшей в небытие империи.
Теперь ситуация повторяется.
Разговоры о поместной церкви спровоцировали новый виток сетевого скепсиса. Мол, как можно отвлекаться на второстепенное, пока не решено главное!
Это уже традиционная украинская формула – любая инициатива меряется не собой, а альтернативами. И затем подвергается осмеянию.
Дискуссия об украинских символах – это разговор о том, что делает страну – страной, а граждан – гражданами. Более того, это разговор о границах персонального и коллективного.
Есть два основных подхода к этому вопросу.
Обитатели одного фланга считают, что коллективных идентичностей не существует. Что персональные свободы незыблемы даже в условиях войны. Что любые попытки государства выходить за рамки роли сборщика податей и ночного сторожа – неоправданны.
Обитатели другого фланга убеждены, что государство обязано защищать свои границы. И что пограничные столбы могут быть самыми разными – включая медийные и церковные. Особенно если соседнее государство использует медиа и церковь как инструменты идеологического экспорта.
Сторонники первого подхода убеждены, что лучший рецепт эмансипации страны – пространство свободы и финансовое благополучие. Сторонники второго верят в то, что без идеологического атланта небо вполне может рухнуть.
[L]Адепты первого рецепта кивают на то, что привычка вмешиваться в жизнь граждан – это то, что отличает Россию. Адепты второго вспоминают, что российское вторжение стало особенно успешным в тех регионах, где не было институционального украинского.
Самое забавное, что правы оба лагеря.
Украине выпало жить в разделенной повестке.
С одной стороны, набор наших ценностей определяется фигурой нашего противника. Противостоять России – означает противостоять всему тому, что поднято в РФ на знамена.
Мы обречены быть либералами – просто потому, что эту идеологию отрицает Москва. Мы обречены наследовать демократические подходы – просто потому, что считаем себя частью европейской солнечной системы.
С другой стороны, наш ценностный набор определяет война. Которая неизменно пробуждает в обществе правую повестку. Ту самую, в которой коллективная идентичность приоритетнее частной свободы.
Потому что лишь во время войны государство может взять гражданина, переодеть его в солдата и отправить в окопы защищать общее и коллективное ценой его личного и персонального.
Поэтому мы и обречены на ценностное двоемыслие. Мы стремимся не быть похожими на Россию – и отказываемся от ее идеологического контура. И, одновременно, стремимся не проиграть войну – потому чертим свои собственные линии идентичности.
Вычленить из этого уравнения какую-либо из двух переменных невозможно.
Украина связывает свое будущее с Европой. Той самой, которая не любит разговоры о коллективных идентичностях. И, одновременно, Украине нужно вырваться с постсоветской орбиты. Для чего нужно оконтурить себя символическим частоколом, создав то самое "воображаемое сообщество", которым Бенедикт Андерсон считал любую нацию.
И тут важно учитывать одну важную деталь.
Вся нынешняя война – она изначально идет за идентичность. В этом смысле любые сравнения с Израилем изначально хромают. Потому что у евреев не было иллюзий в отношении того, что их ждет в случае проигрыша в войне.
А в украинском варианте вилка вариантов звучит иначе. "Мы хотим быть украинцами – они хотят видеть нас малоросами". И в этой дихотомии есть немало вариантов для компромисса.
А потому вся украинская ревизия символов – это не более, чем демаркация границы. Границы между "русским" и "украинским" мирами.
Той самой границы, которой еще тридцать лет назад не существовало в природе. Той самой границы, которая с 91-го года последовательно сдвигалась с запада на восток, от Львова – к Донецку.
И дело даже не в том, удастся ли Украине создать поместную церковь на двадцать седьмом году своей жизни. И не в том, какие коррупционные схемы продолжают существовать в стране на четвертом году войны.
Дело в том, что даже в скепсисе нельзя быть догматиком.
Павел Казарин